- ФИЛОЛОГИЯ
ФИЛОЛО́ГИЯ (греч. philología, букв. любовь к слову, от philéō люблю и lógos слово), совокупность, содружество гуманитарных дисциплин лингвистических, литературоведческих, исторических и др., изучающих историю и сущность духовной культуры человечества через языковый и стилистический анализ письменных текстов. Текст, все его внутренние аспекты и внешние связи исходная реальность Ф. Сосредоточившись на тексте, создавая к нему служебный «комментарий» (наиболее древняя форма и классический прототип филологического труда), Ф. под этим углом зрения вбирает в свой кругозор всю ширину и глубину человеческого бытия, прежде всего бытия духовного. Т. о., внутренняя структура Ф. двуполярна. На одном полюсе скромнейшая служба «при» тексте, не допускающая отхода от его конкретности; на другом универсальность, пределы которой невозможно очертить заранее. В идеале филолог обязан знать в самом буквальном смысле слова все коль скоро все в принципе может потребоваться для прояснения того или иного текста.
Служа самопознанию культуры, Ф. возникает на сравнительно зрелой стадии письменных цивилизаций, и наличие ее показательно не только для их уровня, но и типа. Высокоразвитые древние культуры Ближнего Востока вовсе не знали Ф., западноевропейское средневековье отводило ей весьма скромное место, между тем на родине философии, в древних Индии и Греции, Ф. возникает и разрабатывается как определенное соответствие впервые оформившейся здесь гносеологической рефлексии над мышлением, т. е. возникает как рефлексия над словом и речью, как выход из непосредственного отношения к ним. Несмотря на позднейшие конфликты между философской волей к абстракции и конкретностью Ф., первоначальное двуединство философии и Ф. не было случайным, и высшие подъемы Ф. обычно следовали за великими эпохами гносеологической мысли (в эллинистическом мире после Аристотеля, в Европе XVII в. после Р. Декарта, в Германии XIX в. после И. Канта).
Индийская Ф. дала великих грамматистов (Панини, приблизительно VIV вв. до н. э.; Патанджали, II в. до н. э.) и, позднее, теоретиков стиля; свою филологическую традицию имела культура Древнего Китая (Лю Се, VVI вв., и др.). Однако традиция европейской Ф., не знакомой с достижениями индийцев вплоть до нового и новейшего времени, всецело восходит к греческим истокам, у ее начала стоит школьное комментирование Гомера. В эпоху софистов (2-я половина V 1-я половина IV вв. до н. э.) складывается социальный тип образованного «умника»-интеллектуала, а литература достаточно обособляется от внелитературной реальности, чтобы стать объектом теоретической поэтики и Ф. (Протагор, Горгий, Продик); греческая теория литературы достигла полной зрелости в «Поэтике» Аристотеля. Эллинистическая Ф. (IIII вв. до н. э.) отделяется от философии и переходит в руки специалистов библиотекарей Александрии (см. Александрийская филологическая школа) и Пергама, которые занимались установлением корректных текстов и комментированием классических авторов (см. Текстология и Комментарий). Дионисий Фракийский (приблизительно 170 90 до н. э.) окончательно оформил учение о частях речи, принятое и поныне. Раннехристианские ученые (Ориген, III в., вслед за ним создатель латинского перевода Библии Иероним, IVV вв.) произвели грандиозную текстологическую работу над подлинником и греческими переводами Библии, основав библейскую Ф. Традиции греческой Ф. продолжаются в средневековой Византии, в целом сохраняя античный облик (текстология и комментирование классиков).
На Западе гуманисты Возрождения, в отличие от позднесредневековых схоластов с их интеллектуальной страстью к абстрактно-формализованным системам, стремились (начиная с Ф. Петрарки, трудившегося над текстами Цицерона и Вергилия) не просто овладеть мыслительным содержанием авторитетных античных источников, но как бы переселиться в мир древних, заговорить на их языке (реконструировав его в борьбе с инерцией средневековой латыни). Филологическая критика религиозно-культурного предания (Эразм Роттердамский) сыграла роль в подготовке Реформации.
После периода ученого профессионализма (приблизительно середина XVI середина XVIII вв.: Ю. Ц. Скалигер, А. Этьен, Р. Бентли, до сих пор незаменимые словари средневековой латыни и средневекового греческого языка, созданные Ш. Дюканжем) новая эпоха Ф. начинается в Германии в результате импульса, данного «неогуманизмом» И. И. Винкельмана. Как во времена Возрождения, но с несравненно большей научной строгостью ставится вопрос о целостном образе античного мира. Немецкий филолог Ф. А. Вольф вводит термин «Ф.» как имя науки об античности с универсалистской историко-культурной программой. В XIX в. в итоге деятельности плеяды немецких филологов (Г. Узенер, Э. Роде, У. фон Виламовиц-Мёллендорф и др.) древняя история отделилась от Ф. в качестве самостоятельной отрасли знания; тогда же под влиянием романтизма и других идейных течений наряду с «классической» возникла «новая филология»: германистика (братья Я. и В. Гримм), славяноведение (А. Х. Востоков, В. Ганка), востоковедение.
Универсальность Ф., т. о., наиболее наглядно реализовалась между эпохой Возрождения и серединой XIX в. в традиционной фигуре филолога-классика (специалиста по античным текстам), совмещавшего в себе лингвиста, критика, историка гражданского быта, нравов и культуры и знатока других гуманитарных, а при случае даже естественных наук всего, что в принципе может потребоваться для прояснения того или иного текста. И все же, несмотря на последующую неизбежную дифференциацию лингвистических, литературоведческих, исторических и других дисциплин, вышедших из лона некогда единой историко-филологической науки, существенное единство Ф. как особого способа подходить к написанному слову и поныне сохраняет свою силу (хоть и в неявном виде). Иначе говоря, Ф. продолжает жить не как партикулярная «наука», по своему предмету отграниченная от истории, языкознания или литературоведения, а как научный принцип, как самозаконная форма знания, которая определяется не столько границами предмета, сколько подходом к нему.
Однако конститутивные принципы Ф. вступают в весьма сложные отношения с некоторыми жизненными и умственными тенденциями новейшего времени. Во-первых, моральной основой филологического труда всегда была вера в безусловную значимость традиции, запечатлевшейся в определенной группе текстов: в этих текстах искали источник высшей духовной ориентации, служению при них не жаль было отдать целую жизнь. Для религиозной веры христианских ученых эту роль играли тексты Библии, обоих Заветов, для мирской веры гуманистов Возрождения и «неогуманистов» винкельмановско-гётевской эпохи тексты классической античности. Между тем современный человек уже не может с прежней безусловностью и наивностью применять к своему бытию меру, заданную какими бы то ни было чтимыми древними текстами. И сама Ф., став в ходе научного прогресса более экстенсивной и демократичной, должна была отказаться от выделения особо привилегированных текстов: теперь вместо двух (классической Ф. и библейской, «священной» Ф.) существует столько разновидностей Ф., сколько языково-письменных регионов мира. Такое расширение сферы интересного, важного, ценного покупается утратой «интимности» в отношении к предмету. Конечно, есть случаи, когда отношение к тексту сохраняет прежние черты; творения Данте для итальянцев, И. В. Гёте для немцев, А. С. Пушкина для русских, это тексты, сохраняющие значимость универсального жизненного символа. Тем не менее Ф. как содержательная целостность претерпевает несомненный кризис.
Во-вторых, в наше время новые и заманчивые возможности, в т. ч. и для гуманитарных наук, связаны с исследованиями на уровне «макроструктур» и «микроструктур»; на одном полюсе глобальные обобщения, на другом выделение минимальных единиц значений и смысла. Но традиционная архитектоника Ф., ориентированная на реальность целостного текста и тем самым как бы на человеческую мерку (как античная архитектура была ориентирована на пропорции человеческого тела), сопротивляется таким тенденциям, сколь бы плодотворными они не обещали быть (см. Литературный процесс и Структурализм).
В-третьих, для современности характерны устремления к формализации гуманитарного знания по образу и подобию математического и надежды на то, что т. о. не останется места для произвола и субъективности в анализе. Но в традиционной структуре Ф., при всей строгости ее приемов и трезвости ее рабочей атмосферы, присутствует нечто, упорно противящееся подобным попыткам. Речь идет о формах и средствах знания, достаточно инородных по отношению к т. н. научности даже не об интуиции, а о житейской мудрости, здравом смысле, знании людей, без чего невозможно то искусство понимать сказанное и написанное, каковым является Ф. Математически точные методы возможны лишь в периферийных областях Ф.; Ф. едва ли станет когда-нибудь «точной» наукой. Филолог, разумеется, не имеет права на культивирование субъективности; но он не может и оградить себя заранее от риска субъективности надежной стеной точных методов. Строгость и особая «точность» Ф. состоят в постоянном нравственно-интеллектуальном усилии, преодолевающем произвол и высвобождающем возможности человеческого понимания. Как служба понимания Ф. помогает выполнению одной из главных человеческих задач понять другого человека (и другую культуру, другую эпоху), не превращая его ни в «исчислимую» вещь, ни в отражение собственных эмоций.
С. С. Аверинцев.
Литературный энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия. Под редакцией В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. 1987.